Биография

Востребованный московский живописец, он в 2008 году окончил Суриковский институт и с тех пор целиком посвятил себя изучению возможностей пейзажа – наряду с другими художниками своего поколения, получившими академическое образование и, одновременно, воспринявшими опыт международного современного искусства.

Что есть пейзаж – самодостаточный фрагмент наблюдаемой реальности, случайно выхваченный из потока впечатлений, или сконструированное художником изображение? Конкретное место или эстетически осмысленный вид этого места? Где проходит граница между естественным пейзажем и ландшафтом, «отформатированным» культурой? Наконец, какие задачи способен решать этот традиционный жанр, своего рода реликт романтического сознания, в наши дни – в глобальном урбанизированном мире, который стремительно меняется под влиянием цифровых технологий? Именно на такие размышления наводят работы Макарова. Его пейзажи – казалось бы, спокойные, безмятежные, далекие от острых коллизий сегодняшней жизни – ведут непрерывный диалог с прошлым и вместе с тем обыгрывают исторически сложившиеся конвенции жанра, по-своему выявляют сложный и противоречивый, безошибочно узнаваемый образ современности. 

Прежде всего, Макаров отходит от привычного понимания пейзажа как картины, написанной маслом на холсте. Художник обращается к весьма трудоемкой технике – преимущественно работает темперой и акрилом на деревянных досках – и при этом тяготеет к двум полярным по масштабу форматам. Его немногочисленные большие полиптихи, напоминающие о том, что в институте он занимался в мастерской монументальной живописи, уподобляются многосоставным панно или ширмам и создают иллюзию панорамного вида из створчатого окна. Основной же корпус произведений Макарова состоит из почти миниатюрных пейзажей, которые заключены в специально изготовленные рамы с широкими полями. Эти скрупулезно скомпонованные, тонко выписанные, словно светящиеся изнутри изображения сосредотачивают на себе взгляд зрителя,  заставляют его приближаться вплотную и рассматривать детали, настраивают на медленный, вдумчивый, созерцательный режим восприятия. 

Макарова привлекает неброская, обыденная красота мира – не дикого ландшафта, но обжитой среды, где урбанистическая культура сопрягается с природой, подчиняясь разрушительному действию энтропии. Он запечатлевает непарадные городские виды старой Европы с их уютными мощеными площадями, аккуратными набережными, утопающими в зелени улочками. Пишет тихие средиземноморские пляжи – рыбацкие лодки, сохнущие на песке, безлюдные пирсы, увенчанные одинокими фонарями, оставленные на берегу зонтики и шезлонги. За последний год эту «европейскую» галерею пополнили переславские пейзажи: покосившийся деревенский дом, замерзшее озеро, яркий куст рябины, припорошенный первым снегом, нелепая пластиковая игрушка, забытая у калитки, – удивительно точно передают неустроенность и меланхолическое обаяние русской провинции. Географические локации, на которых останавливает свой выбор художник, в наш век высоких скоростей оказываются хрупкой, постепенно исчезающей натурой. 

Почти каждый свой пейзаж Макаров, для которого важны всевозможные литературные отсылки и ассоциации, сопровождает топографически точной подписью на лицевой стороне, подчеркивая его сходство с видовой открыткой или туристической фотографией на память. Вместе эти работы складываются в подобие живописного дневника наблюдений или травелога, отмечающего остановки на пути – созданного, однако, не «по горячим следам», а постфактум. Сам метод художника, практикуемый им в последние несколько лет, предполагает известную пространственную и временную дистанцию по отношению к исходному впечатлению, работу с эмоционально-опосредованными образами. Макаров не пишет пейзажи с натуры, но каждый раз обращается к архиву черно-белых цифровых фотографий – сделанных им в многочисленных профессиональных поездках и изначально несущих отпечаток его абстрагирующего авторского взгляда. Придирчиво отбирая удачные кадры для своих живописных композиций, а порой и тщательно рекомбинируя отдельные мотивы, он возвращает им цвет, заставляет «овеществиться» в архаичной, почти иконописной, технике в процессе длительных рабочих сеансов в московской мастерской. 

Время, отделяющее настоящий момент от прошедшего, картину от фотографического снимка, а его, в свою очередь, от брошенного когда-то взгляда на место, становится стержневой темой пейзажей Макарова. Переводя по сути эфемерное впечатление в живописный медиум, художник терпеливо воссоздает его «остаточный образ» по частицам – из мириад дробных мазков и точек, лепящих форму и будто бы синтезированных в тотальный цветной «ковер» высокого разрешения. Вода и песок, кирпичная кладка и листва на деревьях, падающий снег и камешки на берегу – все эти излюбленные художником текучие и сыпучие субстанции, дробные пейзажные мотивы, находят свой пластический эквивалент в упорядоченной красочной ряби. Существенно, что она не столько обеспечивает эффект оптической достоверности сцены, как некогда у пуантилистов, сколько свидетельствует о дискретности, нестабильности воспринимаемого мира, усилием творческой воли приведенного в равновесие – но всегда готового вновь распасться на атомы. 

В последнее время Макаров отходит от обобщающих ракурсов своих ранних работ, и все более фокусируется на камерных сегментах пространства: он неожиданно кадрирует композицию, внимательно присматривается к будничным и вместе с тем красноречивым деталям. Именно через них в идиллические пейзажи, защищенные «броней» толстых рам, словно на экраны современных планшетов прорывается реальный мир с его социальным напряжением и экологическими катаклизмами. Ведь, например, лодка, покоящаяся на средиземноморском берегу, – не только универсальный символ жизненного пути, но, неизбежно, напоминание о желании сотен тысяч людей доплыть до «благополучной» Европы из регионов, охваченных бедностью и войной. Пейзажи Макарова – будь то пустынный европейский пляж, погружающийся в вечерние сумерки, или заснеженный русский город, напоминающий сказочную декорацию, воспринимаются как странные, даже ирреальные мизансцены – не столько красивые виды, сколько пограничные зоны, застывшие в безвременье между мечтой об Аркадии и тревожной повседневностью. Блуждая по этим, в сущности, ментальным ландшафтам своих чувств и воспоминаний, почти безлюдным, но наделенным приметами чьего-то эфемерного присутствия, художник-путешественник, кажется, достиг пределов зачарованного мира – и остановился на берегу.

Андрей Егоров и Анна Аратюнян