Таинственный лес

Стоит на снегу облаченный в шубу Северный Олень. Поигрывает на свирели Барашек в ярких одеждах.Серьёзно, с укоризной смотрит на нас одетый в королевскую мантию рогатый Дельфин. Такие странные и в то же время такие, кажется, знакомые с самого детства образы влекут нас за собой в сумрачный лес. И зову этому невозможно противостоять.

Куда идти, когда идти больше некуда? В смутные и тёмные времена мы отвращаем свой взгляд от прозрачной рациональности учреждённого и расчерченного человеческого космоса и обращаем взгляд в хаотический и странный мир природных и трансцендентных стихий, в мир, способный укрыть нас от ужаса реального, ужаса слишком человеческого и погрузить в свои неосвоенные текучие пространства.

Здесь мы встретим океан и лес, волшебные грибы и лукавых фавнов, собирающих зверей на принудительную вакцинацию, нарвалов-владык моря и небинарных повелителей всех Дедов Морозов. Этот сказочный, одновременно детский и ужасающий мир говорит с нами языком вечной русской травмы, прорывающейся из складок истории. Фарфор и эмали начала 20 столетия, народная дымковская игрушка – вековой давности фигуры утешения красотой эхом отзываются в новейших работах автора.

Русская игровая культура находит здесь свои параллели с японской. Художники движения superflat, среди них, к примеру, Такаси Мураками, рефлексировали травму  военного  поражения,  американской  оккупации  и  культуры,  превращенной в потребительские руины, – отвечая на нее преднамеренно гипертрофированными, искаженно-пугающими образами японского масскульта. Образ внутренне опустошенной и неспособной к взрослению Японии красной нитью прошел сквозь национальное искусство нулевых.

Запереться среди враждебных человеку – и таких дружественных воображению ребёнка лесной и морской стихий, уйти в глубину технически совершенных пьедесталов, покрытых листьями и волнами, морскими коньками и пронырливыми лисами. Остаться там навсегда – на один, оборачивающийся вечностью, момент...  

Ограниченные в пространстве и времени работы Никиты Макарова увлекают нас в бескрайние мифологические миры, тесно связанные с нашим общим воображением. На этом пути художник не одинок: его работы находятся в диалоге и с сюрреалистическими керамическими сказками американки Кэти Ротенберг с её деревьями, вырастающими из женщин, а зверями – из платьев, и с мрачными, восходящими то к Оскару Уайлду, то к Гансу Христиану Андерсену, а то и к ранним комиксам Marvel, образами чешско-шведской скульпторки Клары Кораловой.

Впрочем, в противоположность трагической динамике современных западных скульпторок, образы Никиты Макарова, скорее, статичны. Они отражают собой отнюдь не скуку и неизменность, но вечное присутствие бытия, говорящее с нами загадочными улыбками куросов архаической Эллады и наполненными внутренней жизнью ликами деревянных «пермских богов».